Книга Плач серого неба - Максим Михайлов

Долго ломать глаза не приходится — тот, что посередине, небрежно откидывает капюшон. С длинной, искусно завитой белой бороды падает несколько случайных капель, и еще одна смешным пузырем притаилась точно между мелкими колечками усов. Глаза, похожие на исполинские зернышки миндаля, бегут уголками чуть ли не к самым кончикам заостренных ушей и расплескиваются у висков паутинками морщин — альв очень, очень стар.

Ночной гость улыбается, и от него ощутимо веет холодом. Но не тем холодом, что приносит поздний бриз с океанских просторов. Ветер может всего лишь опутать ледяным покровом, заставить содрогнуться каждую клеточку тела… А холод, которым сочится улыбка пришельца, продирает до самой души. Но священник смотрит спокойно, пытливо.

— Доброй ночи, отче, — голос у старика сильный, с присущей благородным веселой резкостью, — уж не серчайте, что мы так поздно с визитом.

— Что вы, — отец Жосар улыбается в ответ, словно ничего не произошло, — двери храма всегда открыты для ищущих Творца. Желаете исповедоваться? Или просто помолиться? Позвольте, я только переоденусь…

— Ладно, ладно, пошутили, и будет, — альв коротко смеется, но видно, как досадливо дергается уголок его губ. — Перейдем к делу. Нам, батюшка, нужна ваша церковь.

— Как и всем входящим сюда. Не нужно стесняться, я с удовольствием открою вам…

— Да довольно же! Вы все прекрасно поняли. Я ищу место достаточно просторное и достаточно обособленное, чтобы не только вместить мои планы, но и скрыть их до поры от любопытных глаз. Насколько я знаю, в ближайшие пару недель ваши прихожане сюда и носу не покажут.

— В высшей степени замечательная осведомленность, — улыбается священник, — и для каких же таких дел вам понадобилось святое место?

— Ну точно не для святых, — хихикает второй невысокий гость, но острота вдребезги разбивается о жесткий взгляд старика.

— Позвольте, отче, — мягко начинает альв, — кое-что прояснить для начала. Дело, которое у меня есть, в первую очередь касается не этого места, как такового, а лично вас.

— Меня? — удивленно восклицает отец Жосар, — это какое же у нас с вами может быть дело, если мы даже не знакомы?

— Ну, полноте вам, батюшка, — нервно смеется гость, — уж дураком-то не прикидывайтесь, право слово. Давайте начистоту — вам не надоело во цвете лет гробить талант и здоровье в бессмысленных ритуалах? Растрачивать жизнь в четырех стенах, — под презрительным взглядом на стене качается и падает икона святого Эйма Целителя, — и все ради чего? Ради неразумного быдла, которое в церкви сидит с постными рожами, а за дверью моментально забывает ваши проповеди? Или ради обожаемого Творца, который с высокой колокольни плевал на мелкие чаяния копошащихся внизу букашек? Проклятье, отче, у меня сердце кровью обливается, когда разум столь могучий и пытливый уныло киснет в глуши. Неужели вам никогда не хотелось бросить все — и рвануть на свободу?

— А вы, — очень вежливо спрашивает отец Жосар, — кто, все-таки, будете? И откуда? Уж очень странная беседа получается — появляетесь ниоткуда, ведете опасные речи. Не знаю, ошиблись ли вы адресом, но уверяю: мы незнакомы. Судя по всему, разрушения и тьма вам куда милее, чем свет Творца, и это печально. Впрочем, если желаете, я с удовольствием помог бы вам покаяться перед Всевышним…

— Довольно! — Гость срывается на крик, но моментально успокаивается и вновь расплывается в улыбке. — Я вижу, рабские оковы вам милее, отче. Какая умилительная покорность ветхим запретам…

— Покорность — соглашусь, — кивает отец Жосар, — но почему вы называете покорность Церкви рабством? Почему считаете нас неразумными? Вот вы ругаете запреты, но вспомните, как все было на самом деле. Эти, как вы говорите, запреты мы приняли добровольно в незапамятные времена, и не будь их — что бы осталось от наших душ? Что же это за свободу такую вы предлагаете? От совести? От принципов? От заповедей? Нет, это не свобода. Это, простите великодушно, анархия. Безграничная вседозволенность. А от нее и до Хаоса рукой подать — ведь что останется от души, если не станет контуров? Безликая, бесформенная масса. А Церковь самим Творцом создана для того, чтобы безобразия не случилось.

— Да что вы все о Творце? — пожимает плечами альв, — после Раскола и ваш Творец, и все царство Порядка — один большой миф. Традиция, которая живет в умах, но умирает в душах. Верят в наше время лишь одинокие фанатики вроде вас, а остальные или повторяют за вами, или еще помнят, как надо верить, и действуют привычкой, а не порывом.

— Позвольте, — смеется священник, — по-вашему, если Творец не отвечает — Он не слышит? Вы говорите о Создателе всего. Весь разум мира, вся его — ваша — магия — лишь часть Его замысла. С чего же вы взяли, что Он станет повиноваться и прибегать по первому зову? Не нам знать Его планы, мы можем лишь преклонить головы перед неоспоримой мудростью и в меру своих сил попытаться ее постичь. Неужели это вас так оскорбляет?

— Не совсем. Мне противны возня и словоблудие. Вы пытаетесь поработить каждую душу этого мира, и причина всегда одна — спасение. Невероятное лицемерие, отче, говорить о спасении и свободе души, и в то же время нагибать народ перед Творцом.

— А что вас оскорбляет в склонении головы перед Создателем?

— Все. Рабская покорность. Унижение. И знаете, что раздражает сильнее всего? Преемственность. Каждая живая душа, которую этот хитрец создал по своему образу и подобию, стремится к тому же — ползать на брюхе и тянуть за собой других. Разве это не оскорбительно?

— Боюсь, я понимаю, к чему вы клоните, — священник печально смотрит альву в глаза. — Но, кажется, тут дело не в Творце и не в Церкви. Разве вы не знаете первооснов Кодексума? Воля каждого живого существа в Мире неприкосновенна. Каждый — сам себе хозяин, и что он делает с этой свободой — его личное дело. Вам ненавистно, что кто-то посвящает ее Творцу, это я понял. И это наталкивает на очень печальный вывод.

— Ничего печального, — широко ухмыляется гость, — я ожидал большей проницательности, но вы что-то долго возились. Так что же? Станете уговаривать спасти душу? Распишете прелести рабского служения?

— Полагаю, свои отношения с Хаосом вы рассматриваете иначе?

— В корне, батюшка, в корне иначе. Вы вот сказали, что Творец ни за то не откликнется на ваш зов, пока сам того не захочет. А Бесформенный разрешает пользоваться его силой — безграничной, заметьте, — в любое удобное мне время. Вот, взгляните.

Под его взглядом стены кельи почернели и принялись сочиться кровью — на одной проступила красная человеческая, вторая покрылась зеленой альвийской, а с третьей потекли ручейки тускло-багровой цвергольдской. У самого пола ручейки изгибались и текли вверх, замыкая отвратительный влажный круг.

— Безграничная власть над материей, понимаете? Подачки Творца подобны костылям для инвалида — вы осваиваете одну стихию, и счастливы по уши. А ведь мир создан из предвечного Хаоса, как можно об этом забывать?

— Не можно, — согласился священник, — вы ведь помните, что создал его именно Творец?